Кто становился кулаками, почему коллективизация была насильственной и коммунистическая демография

— Этот Бородин, по-улишному Титок мы его зовем, вместе с нами в восемнадцатом году добровольно ушел в Красную гвардию. Будучи бедняцкого рода, сражался стойко. Имеет раны и отличие – серебряные часы за революционное прохождение. Служил он в Думенковом отряде. И ты понимаешь, товарищ рабочий, как он нам сердце полоснул? Зубами, как кобель в падлу, вцепился в хозяйство, возвернувшись домой… И начал богатеть, несмотря на наши предупреждения. Работал день и ночь, оброс весь дикой шерстью, в одних холстинных штанах зиму и лето исхаживал. Нажил три пары быков и грызь от тяжелого подъема разных тяжестев, и все ему было мало! Начал нанимать работников, по два, по три. Нажил мельницу-ветрянку, а потом купил пятисильный паровой двигатель и начал ладить маслобойку, скотиной переторговывать. Сам, бывало, плохо жрет и работников голодом морит, хоть и работают они двадцать часов в сутки да за ночь встают раз по пять коням подмешивать, скотине метать. Мы вызывали его неоднократно на ячейку и в Совет, стыдили страшным стыдом, говорили: «Брось, Тит, не становись нашей дорогой Советской власти поперек путя! Ты же за нее страдалец на фронтах против белых был…» – Нагульнов вздохнул и развел руками. – Что можно сделать, раз человек осатанел? Видим, поедает его собственность! Опять его призовем, вспоминаем бои и наши обчие страдания, уговариваем, грозим, что в землю затопчем его, раз он становится поперек путя, делается буржуем и не хочет дожидаться мировой революции.
 
<…>
 
Ну, он, то есть Титок, нам отвечает: «Я сполняю приказ Советской власти, увеличиваю посев. А работников имею по закону: у меня баба в женских болезнях. Я был ничем и стал всем, все у меня есть, за это я и воевал. Да и Советская власть не на вас, мол, держится. Я своими руками даю ей что жевать, а вы – портфельщики, я вас в упор не вижу». Когда о войне и наших вместе перенесенных трудностях мы ему говорим, у него иной раз промеж глаз сверкнет слеза, но он не дает ей законного ходу, отвернется, насталит сердце и говорит: «Что было, то быльем поросло!» И мы его лишили голосу гражданства. Он было помыкнулся туда и сюда, бумажки писал в край и в Москву. Но я так понимаю, что в центральных учреждениях сидят на главных постах старые революционеры и они понимают: раз предал – значит враг и никакой к тебе пощады!
 
— Чего ты нам жалостные рассказы преподносишь? Был партизан – честь ему за это, кулаком стал, врагом сделался – раздавить! Какие тут могут быть разговоры?  Кто за то, чтобы Бородина раскулачить? — Давыдов обвел глазами ряды.
 
Руки не сразу, вразнобой, но поднялись…

В субботу, 9 июля, у нас в Цепилове был митинг. Я не пошла: была занята прополкой свеклы, что росла на опушке леса.

Издалека до нас долетали взрывы смеха, галдеж. Изредка свист.

Вечером ко мне пришли несколько пареньков.

— Ой, смеху было! Собрались мы. И вот приехали какие-то начальники. Стали всяко-разно говорить: «Мы вас освободили, раскрепостили. Теперь у вас будет новая, счастливая жизнь! Вот у нас в колхозах получают даже по 2 килограмма на трудодень». Мы чуть со смеха не повалились! Чтобы мы за 2 килограмма хлеба работали, да на своих харчах! Тогда выступили Спиридон Мотрук и Леня Волченко. Они бедняки: ни кола ни двора — им и говорить ловчее. Их-то никто не попрекнет, не заподозрит! «Да что вы, — говорит Спиридон, — зачем мне ваши 2 килограмма в колхозе? Я пойду косить к нашей барышне и получу 50 килограмм в день. И накормят меня пять раз от пуза, а вечером кварту вина вдобавок!» И все поддержали: «Верно, — говорят, — не нужно нам ваших двух килограммов! Мы своим курам больше насыпаем!» На том и кончилось…

И о демографическом переходе (от "сколько Бог пошлет" до "планирования семьи" в 1-2 ребенка. Он, конечно, был неизбежен, но везде, по оценкам демографов, занимал 4 поколения, советская же власть управилась за 1-2. Приведу пример моей семьи — у всех моих бабушек и дедушек было по 4-5 взрослых братьев и сестер. Из всех этой "кампании" по трое детей уже только у двух, причем в обоих случаях третьи дети появились явно только благодаря сталинскому запрету абортов.

Причины столь крутого перехода следующие:

– Разгром религии, которая везде не одобряет секс без цели деторождения, тем более — контрацепцию и аборты, а также разводы. А так "гуляй Ваня, Бога нет".

– Теперь по городу: Кардинальное сокращение уровня жизни. До революции оценочно (по литературе и т.п.) среди горожанок работало не более 20-30% женщин, остальные были домохозяйками. уже в 20-30 ситуация развернулось до противоположной "социализм раскрепостил женщину", т.е. заставил идти на работу, чтобы прокормить семью (и то, с двумя работающими выходило хуже, чем с одним при царе), а ребёнок — это минимум год дома без заработка и расходы.

– И наконец, жилищный вопрос — при старом режиме человек снимал жильё по достатку, росла семья, росли с возрастом доходы — снималась более просторная площадь. При социализме дали комнату в коммуналке, живи в ней до конца дней. "Расшириться" — написать тысячи петиций, обойти по многу раз все начальственные кабинеты и если повезет, выклянчить (но не факт, что получится). Массовое строительство жилья и более-менее вменяемый порядок его получения (признание "нуждаемости" по нормативу, очередь и предоставление согласно нормам обеспеченности) появилось только при Хрущёве.

– В селе до революции ребенок с 4-5 лет уже помощник по хозяйству, если надел и хозяйство маленькое, семья бедная, ребенок идет работать по найму (что было, то было) или его отправляют в город, где через все страдания Ваньки Жукова, годам к 18 он становится хорошо зарабатывающим мастером, как другой (реальный) Жуков — Георгий Константинович. В состоятельной же семье дополнительные руки "к спеху", — не нужно никого нанимать со стороны, всё в семью. В сталинском колхозе семья живет с крохотного "приусадебного участка", в колхозе барщина за "палочки", в "найм" ребенка никуда не отдашь, лишь "рот" лет до 15 при крайней нужде. Поэтому и крестьяне быстро осваивали "планирование семьи".