За что на самом деле отсидел Королёв

Что касается состояния здоровья отца, то я находилась в курсе со слов Б.В. Петровского — в то время министра здравоохранения СССР и директора Научно-исследовательского института клинической и экспериментальной хирургии, где я работала с момента его открытия в 1963…

…у меня не было чувства страха за отца — я надеялась, что запланированная операция должна оказаться несложной…

…Позднее я внимательно изучила историю болезни отца, разговаривала с Борисом Васильевичем и двумя из трех анестезиологов — С.Н. Ефуни и Г.Я. Гебелем, участвовавших в операции. А случилось вот что. Когда Б.В. Петровский попытался с помощью эндоскопа удалить полип, началось массивное кишечное кровотечение, остановить которое можно было, только вскрыв брюшную полость. Для выполнения внутриполостной операции масочного наркоза, под которым находился отец, оказалось недостаточно. Необходимо было ввести интубационную трубку в трахею, однако сделать это не удалось ни одному из трех опытных анестезиологов из-за анатомических особенностей строения его шеи и тугоподвижности челюстей, сломанных во время допросов после ареста. В результате операция продолжалась под масочным эфирно-кислородным с закисью азота наркозом, опасным для пациента, страдающего стенокардией и мерцательной аритмией…

…В 1938 г. следователи Шестаков и Быков подвергли меня физическим репрессиям и издевательствам, добиваясь от меня «признаний»…

…27 июня 1938 г. я был арестован в г. Москве 7-м отделом НКВД СССР. Мне были предъявлены обвинения по статье 58-й п.п.7 и 11 УК в следующем:

I. В том, что якобы я состоял членом антисоветской контрреволюционной организации, работая в Научно-исследовательском институте №3, б. НКОП в должности ст. инженера.

В том, что якобы я проводил вредительство в области ракетной авиации, заключавшееся согласно обвинительному заключению в следующем:

1. Якобы мною проводилась разработка экспериментальных ракет без должных расчетов, чертежей, исследований по теории ракетной техники.

2. Якобы мною неудачно была разработана опытная ракета №217 с целью задержать остальные, более важные работы.

3. Якобы мною не была разработана система питания опытной ракеты №212, что сорвало ее испытания.

4. Якобы мною разрабатывались ракетные двигатели, которые работали только 1- 2 секунды (!?).

5. Якобы мною, совместно с инженером Глушко (арестован 23 марта 1938 г.) в 1935 году был разрушен ракетный самолет.

По существу этих обвинений могу сказать следующее:

1. Я неоднократно заявлял на следствии, писал Наркому внутренних дел СССР и Верховному прокурору, а также категорически заявил на суде и заявляю еще раз сейчас, что я никогда, нигде и ни в какой антисоветской контрреволюционной организации не состоял и ничего об этом не знал и не слыхал. Мне 32 года. Отца моего, учителя в гор. Житомире, я лишился 3-х лет отроду. Мать моя и сейчас учительница в Дзержинском районе г. Москвы. Я вырос при Советской власти и ею воспитан. Все, что я имел в жизни, мне дала партия Ленина — Сталина и Советская власть. Всегда, всюду и во всем я был предан генеральной линии партии, Советской власти и моей Советской Родине.

II. Я работал над исключительно важной для обороны СССР проблемой создания ракетной авиации. Это совершенно новая область техники, нигде не изученная. Нигде еще не был успешно осуществлен настоящий ракетный самолет, идея которого была дана К.Э. Циолковским в 1903 г. Но лишь при Советской власти эти работы получили практическое осуществление. За рубежом эти работы усиленно ведутся в секретном порядке вот уже 15-20 лет. Работать над ракетами практически я начал лишь с 1935 г. в НИИ №3. Однако, несмотря на столь малый период работы, ее большую техническую важность и трудность, а также полную новизну дела и отсутствие какой-либо помощи и даже консультации, мною, совместно с моими товарищами по работе, были достигнуты положительные результаты. Был последовательно разработан и осуществлен целый ряд опытных ракет (№№48; 06; 216; 217; 212; 201/301). Были произведены, впервые в технике, сотни испытаний этих объектов в лаборатории, на стендах и в полете. Параллельно с этой экспериментальной работой произведена большая научная работа по теории ракетной техники. Как завершение первого начального этапа нашей работы над ракетным полетом с 1935/36 гг. были начаты работы над первым ракетным самолетом, который был закончен осенью 1937 года. В 1938 г. мною были успешно произведены его испытания в условиях стенда, и он готовился к полетам летом 1938 г., но в июне месяце я был арестован.

Поэтому, на основании всего изложенного выше, по существу предъявленных мне обвинений во вредительстве заявляю следующее:

1. Все без исключения разработки ракет и их агрегатов всегда производились на основании чертежей, расчетов, опытных исследований, предварительных продувок в аэродинамических трубах и т.д. По всем объектам моей работы (номера указаны выше), а также по ракетному самолету №218/318 все чертежи, расчеты, технические акты, заключения экспертизы из Технического Ин-та РККА, Военно-Воздушной Академии РККА им. Жуковского, НИИ №10 НКОП и др., а равно все отчеты об испытаниях этих объектов находятся в секретной части и архиве чертежей НИИ №3, б. НКОП, в делах и папках соответственно за номерами этих объектов.

В трудах НИИ №3 «Ракетная техника» с №1 по №5 помещен целый ряд теоретических работ по ракетному полету (инж. Дрязгов, Щетинков, Глушко и др.).

Мною лично произведены многие технические разработки, расчеты, чертежи, испытания, в 1934 г. написана и издана книга по Ракетному полету в стратосфере (Военгиз), ряд статей ("Техника Возд. флота". №7 за 1935 г. и др.), а также прочитаны доклады на научных конференциях в Академии наук (Ленинград, 1934 г.) и на ракетной конференции (Москва, 1935 г.). Поэтому предъявленное мне обвинение является ложным.

2. Ракета 217 являлась плановой работой Института, была нами выполнена удачно со значительным перевыполнением данных (см. сравнение результатов в отчете по объекту 217 за 1936 г.) и полностью принята заказчиком НИИ №10 (б. Ц.Л.П.С., г. Ленинград). Приемочные акты в деле объекта 217. Никаких задержек по другим объектам не было, да и быть не могло, т.к. сам объект работ №217 был очень небольшой. Поэтому это обвинение является ложным.

3. Ракета №212 была разработана инж. Дудаковым в 1936/37 гг. и в 1938 г. прошла испытания на стенде и полигоне. Система ее питания была сделана (без чего нельзя было бы сделать какие-либо испытания) и притом в нескольких вариантах. На объекте 212 в 1937 и 38 гг. непрерывно велась научно-исследовательская работа, прерванная лишь моим арестом. Все отчеты см. дело №212. Поэтому это обвинение является ложным.

4. Работы над ракетными двигателями мною никогда не производились, а велись в другом отделе Института и другими лицами. Кроме того, вообще непонятно, что означает “работа в течение 1-2 секунд” (!?) Несмотря на значительное несовершенство ракетных двигателей Института, с ними были произведены все вышеуказанные многочисленные испытания объектов. Поэтому это обвинение является ложным и малопонятным.

5. Ракетный самолет в 1935 г. еще не существовал вообще. Как уже указано мною выше, он успешно проходил испытания в 1938 году. В день моего ареста, 27 июня 1938 г., он, целый и невредимый, стоял в НИИ №3. На нем никогда и ничто не было разрушено. Чертежи, расчеты, отчеты об испытаниях и заключения экспертизы (ВВА им. Жуковского) см. в деле 218/318. Поэтому это обвинение является ложным.

<…>

Следствие, проводившееся следователями Быковым и Шестаковым, проводилось очень пристрастно, подписанные мною материалы были вынуждены у меня силой и являются целиком и полностью ложными, вымышленными моими следователями. Об этом я тогда же писал начальнику III отд. НКВД, на Ваше имя и наркому внутренних дел, а также заявил суду.

Уже после моего ареста, 20-го июля 1938 г., из НИИ №3 был представлен в НКВД акт, несколько страниц которого, касающиеся меня, были мне показаны. Этот акт пытается опорочить мою работу. Однако заявляю Вам, что он является ложным и неправильным. Лица, его подписавшие, никогда не видали в действии объектов моей работы (Костиков, Душкин, Калянова и Дедов). Приводимые в акте “факты” вымышлены, например: при испытании макетов объекта 201/301 пуском с самолета никакой аварии не было (см. отчеты и акты комиссии, производившей испытания). Необходимые меры предосторожности были приняты по моему указанию, о чем имеются записи в деле 201/301, сделанные задолго до испытаний. В акте же делается совершенно ложный намек на якобы “возможность аварии”. Еще раз заявляю, что все это ложь и вымысел, как и другие относящиеся к моей работе данные этого акта.

<…>

Вот уже 15 месяцев, как я оторван от моей любимой работы, которая заполняла всю мою жизнь и была ее содержанием и целью. Я мечтал создать для СССР, впервые в технике, сверхскоростные высотные ракетные самолеты, являющиеся сейчас мощным оружием и средством обороны.

Прошу Вас пересмотреть мое дело и снять с меня тяжелые обвинения, в которых я совершенно не виноват.

Прошу Вас дать мне возможность снова продолжать мои работы над ракетными самолетами для укрепления обороноспособности СССР.

…с наступлением холодов работать и жить в лагере стало еще тяжелее. Постоянное недоедание и полное отсутствие каких-либо витаминов делали свое дело. Люди болели и умирали. Состав бригад периодически менялся. Практически всеобщей болезнью, не обошедшей и моего отца, была цинга, вызванная авитаминозом. У него опухли и кровоточили десны, расшатались и стали выпадать зубы, распух язык, начали опухать ноги. Сильная боль не давала раскрыть рот. Отец очень мучился, не мог есть и ходить.

Именно в это время в лагере появился Михаил Александрович Усачев — бывший директор Московского авиазавода, где был построен самолет, на котором в декабре 1938 года разбился Валерий Чкалов. После гибели Чкалова Усачева репрессировали, и он оказался на Колыме. Это был мужчина высокого роста, очень сильный физически (в молодости он был тренером по боксу) и довольно властный. Благодаря этим качествам, он стал среди заключенных своего рода «главным». Но при этом Усачев столкнулся со старостой — уголовником, который был, по существу, хозяином в лагере и поставил своей задачей всех «врагов народа» как только можно эксплуатировать: за их счет освобождать «своих» от тяжелой физической работы; отнимать пайки, чтобы лучше питаться самому и сотоварищам. В эти внутренние взаимоотношения между заключенными лагерное начальство вмешивалось мало, и уголовники чувствовали себя хозяевами положения. Когда Усачев, прибыв в лагерь, увидел это безобразие, он возмутился и с согласия лагерного начальства стал наводить порядок. Первым делом он объявил старосте из уголовников, что теперь здесь хозяин он. Для подавления явно выраженного недовольства таким оборотом дела ему, правда, пришлось применить свои боксерские навыки, так как это был лучший язык для разговора с уголовниками. После этого низложенный староста быстро стал послушным и повел Усачева показывать свое «хозяйство». В одной из палаток староста сказал, что «здесь валяется Король — доходяга из ваших», что он заболел и, наверное, уже не встанет. Действительно, под кучей грязного тряпья лежал человек. Усачев подошел, сбросил тряпки и увидел Королева, которого он хорошо знал. Рассказывая через много лет эту историю заместителям моего отца — Б.Е.Чертоку и П.В.Цыбину, — Усачев вспоминал, что в тот момент у него как будто что-то оборвалось внутри: перед ним на нарах в немыслимых лохмотьях лежал страшно худой, бледный, безжизненный человек. Почему это случилось? Как он попал в такое положение? Усачев провел едва ли не целое следствие. Выяснилось, что это староста довел отца до такого состояния. Отец вначале показывал свой характер, не хотел мириться с тем, что творили уголовники, не подчинялся старосте, ну а тот применил свои приемы: оставлял отца практически без пайки, а когда он уже совершенно обессилел, стал гонять на непосильные для голодного человека работы. В конце концов отец свалился. Усачев обнаружил его вовремя — отвел в медсанчасть и попросил на некоторое время оставить там. Кроме того, он заставил старосту сколотить компанию, которая стала отдавать больному, фактически уже умиравшему моему отцу, часть своих паек, организовав ему таким образом усиленное питание. Лагерный врач, Татьяна Дмитриевна Репьева, приносила из дома сырую картошку, из которой отец и другие больные цингой, выжимали сок и натирали им свои десны. Еще одним средством от цинги являлся отвар из мелко нарубленных веток стланника: их заваривали кипятком в большом чане и давали пить больным. Других способов лечения в лагере не было. Но благодаря этим мерам, отец встал на ноги и на всю жизнь сохранил чувство глубокой благодарности к своим спасителям. В начале 60-х годов, уже будучи Главным конструктором, он разыскал Усачева и принял его на работу заместителем главного инженера опытного завода.

Помимо того, что заключенные сами умирали от голода, холода и болезней, их могли лишить жизни и так называемые расстрельные тройки, которые действовали на Колыме. Говоря об их деятельности, журналист Т.П. Смолина писала: «”Тройка” трудилась в поте лица: в день разбирала до трехсот и более дел. Так, за 2 февраля 1938 г. было "рассмотрено" 309 дел, по 307-ми из них — высшая мера наказания. Прокурор Метелев приехал в 2 часа ночи на прииск "Мальдяк" и в 6 утра "рассмотрел" более 200 дел, 135 человек приговорил к расстрелу. Никому из арестованных не задал ни единого вопроса».

По счастью, эта участь миновала моего отца. Но, немного подлечившись в медсанчасти, он вынужден был снова вернуться к изнурительному труду. Скорее всего, он не выдержал бы и эту первую свою зиму 1939—1940 годов — цинга прогрессировала, нарастало общее физическое истощение…