Принудительный труд в СССР, остановка советского конвейера и советское «летающее крыло»

…после того, как великий хан Узбекской ССР Шараф Рашидович Рашидов дал обещание генсеку Брежневу «выполнить и перевыполнить» план по сбору хлопка – сначала 5 млн тонн, а потом и все 6 млн (!), когда реально и 4 млн тонн собрать было не так уж просто, осенью на хлопковых полях оказывалось почти все население республики, вне зависимости от пола, возраста, профессии и т.д.

Например, едете вы в гости из одного сельского района в другой, не важно, в своем авто или автобусе, останавливают вас гаишники, приказывают всем выйти и заставляют собирать хлопок. Собрали 5 кило на человека - можете ехать дальше, хотя в следующем районе свой план по хлопку, свои гаишники… Поэтому, в период хлопкоуборочной страды по гостям лучше не шастать.

Что касается студентов-медиков, то, учитывая, как было нереально трудно поступить в наш ВУЗ, и нелегко в нем учиться, то на хлопке с нас драли три шкуры. <…>

Если кто-то представляет, что хлопок это нечто, похожее на сельхозработы в РСФСР, типа «на картошку съездить», то вы глубоко ошибаетесь.

Люди, которые ездили на сельхозработы в РСФСР (на картошку), жили, как правило, в школе, при центральной усадьбе колхоза или совхоза, или расквартировывались по домам местных жителей, нормами по сбору урожая особо никто не напрягал.

Нас же привозили в барак, который стоял в чистом поле - в нашем случае – в Голодной степи (Пахтакорский район Джизакской области Узбекской ССР). Воды там не было, её привозили в цистернах, которые заполняли где придется, как правило, в ирригационных каналах (ехать до нормальных источников было далеко). Чтоб сделать воду пригодной для питья, её обеззараживали, закидывая в цистерну хлорпатрон. Можете представить, какой у такой воды был вкус.

В бараке были нары, грубо сколоченные из горбыля (нормальные доски были жутким дефицитом - леса в Узбекистане, как во всей Средней Азии, нет). Нары были двухъярусные, но всё, как положено – девочки снизу, мальчики – сверху. <…>

Норма сбора на одного студента – 60 килограммов в день, если это чистый сбор. Для городских первокурсников, никогда ранее хлопок не собиравших, выполнить норму нереально. Максимум, сколько может собрать новичок - 40 кило, да и то, если он физически крепок. Девочки собирали по 25-30 килограммов. За невыполнение «нормы» тебя таскают на «штаб» – это собирались бригадиры и учетчики всех четырех бригад, плюс начальник курса, он же замдекана факультета по 1-2 курсам, и парторг. На штабе на тебя орут, ругают, прессуют, стращают. Девочки выходят в слезах, рыдают в голос. Главный инструмент давления на тебя и принуждения – угроза отчислить из института. Угроза вполне реальная, т.к. ты отучился чуть более месяца, и на твоё место легко могут взять того, кто чуть-чуть недобрал полбалла по конкурсу. <…>

Почему это был рабский труд?

Во-первых, потому что труд был принудительным. Ты не мог отказаться – выкинули бы из института. Причем даже болезнь не спасала – отправляли на хлопок и больных. Болен – будешь лежать в районной больнице весь хлопок, но начальство доложит, что «все 100% студентов – на полях». Из всего нашего курса только одна девочка – дочь инструктора ЦК компартии Узбекистана (высший орган власти в республике) – не ездила на хлопок. Все остальные – на «хлопок». Был у нас сын следователя по особо важным делам – ездил. Сын проректора – тоже ездил. Каких только «блатных» не было – все ездили. Парень с диабетом, которому нужно было несколько раз в день инсулин колоть – тоже ездил.

Во-вторых, труд был реально каторжным, и с тебя требовали норму. Ведь свободный человек вырабатывает, сколько может, и в соответствии с выработкой получает оплату. Сделал больше – больше заработал.

В третьих, труд был ненормированным, нарушались все законы о восьмичасовом рабочем дне. Работали от рассвета до заката. Если бригада не выполнила норму – могли оставить собирать и в темноте, при свете прожекторов трактора. Выходных не было вообще.

В четвертых, труд этот почти не оплачивался. Формально какие-то копейки за собранный килограмм причитались, но, как правило, их не хватало, чтобы покрыть вычеты за еду.

<…>

Несмотря на то, что мы упахивались и тратили уйму калорий, с аппетитом были проблемы. Дело в том, что у многих был токсический гепатит от дефолиантов, которыми обрабатывали посевы хлопчатника. Для дефолиации хлопчатника применялся Бутифос – фосфорорганическое соединение, относящееся к ядам из той же серии, что фосфорорганическое отравляюще вещества, применяемые, как химическое оружие. Бутифос использовали, чтобы хлопчатник сбросил листья. Это было нужно для машинного сбора, т.е. комбайнами. Иногда, несмотря на опыление этими ядохимикатами, листья не опадали, комбайны собрать такой хлопок не могли, и посылали нас. Все листья были в клейкой субстанции – Бутифосе. Этими же руками мы потом ели, т.к. не всегда на поле была возможность вымыть руки. Да что там вымыть руки – питьевой воды на поле не всегда хватало, и, мучимые жаждой, студенты пили из арыков. Так что к токсическому гепатиту добавлялся лямблиозный холецистит.

В общем, печень и желчный пузырь я потом чувствовал долгие годы. <…>

Реально, на «хлопке» было, как в тюрьме. Только не было колючей проволоки, и вооруженной охраны. Но ты и так бы не сбежал – тебя держала угроза отчисления.

Сходство с тюрьмой или концлагерем заметили даже родители. Кто-то приехал навестить своё чадо рано утром, как раз когда колонна построилась, чтобы идти на поле. И родители были поражены: «стоит сто человек студентов, основная масса в возрасте 17-18 лет, и ни шуток, ни смеха. Все стоят хмурые, с уставшими (с утра) лицами и молчат. Как зэки». <…>

Вот мы, ташкентские, познали «прелести» рабского труда на хлопковых полях только став студентами. А сразу за кольцевой автодорогой столицы «социалистического Узбекистана» школьников гоняли на хлопок с первого класса. Да еще и не один раз в год – осенью – на уборку, весной – на прополку. Так что учиться им было некогда, отсюда – низкая база школьных знаний у студентов из областей. Они поступали в мединститут, вообще не зная русского языка, а преподавание шло на русском с первого курса.  <…>

Теперь о рабстве.

Студентов и школьников использовали, как рабов, не только на хлопковых плантациях. Например, после первого курса мы пол-лета работали «в стройотряде». Правда, никуда далеко мы не ездили – строили школу в одном из районов города Ташкента. За эту работу нам не заплатили вообще ничего. Потом, когда наш однокурсник, сын прокурора, подключил своего папу, нам выплатили… Я лично получил… 5 рублей. Это за полтора месяца работы бетонщиком. Летом, в сорокаградусную жару, на солнцепёке, я перекидывал лопатой в бетономешалку десять – пятнадцать тонн раствора – каждый день.

Нам и в голову не приходило возмущаться и чего-то требовать. Мы настолько были приучены коммунистическим режимом к тому, что нас, не интересуясь нашим желанием, заставляют пахать бесплатно, что даже мысли не было «качать права».

…конвейер постоянно останавливался, и надолго, я поначалу не понимал почему. Потом выяснилось следующее — после шпаклёвки рамы уезжали в автоматическую покрасочную камеру, а потом в горячую сушку. Эти камеры имели довольно узкие вертикальные щели, сквозь которые проезжали висящие рамы. И если раму неправильно повесить — она перекашивается  и не проходит в щель. А конвейер тянул очень мощно, да так что легко ломал толстенные бруски рам. И там начиналось настоящее месилово, пока кто-то не услышит треск и не отключит вручную конвейер.

Рамы вешали почему-то солдаты из стройбата, по виду узбеки или киргизы. «Нащальника-ма», натуральные. Они это делали как попало и соответственно конвейер не мог проработать и 10 минут без остановки. Мы впрочем были не против — значит больше времени для игр.

Потом нас поставили вместо солдат на подвеску, и оказалось что правила подвески очень простые и если вешать правильно — рамы вообще никогда не останавливаются. Просто солдаты по-русски плохо понимали и всем было лень им объяснять.