Советский писатель Игорь Дедков был распределён после журфака МГУ в провинциальную Кострому. Красивый губернский город со славной историей, основанный ещё Юрием Долгоруким, расположен всего лишь в 300 километрах от Москвы. В советские времена, однако, даже 300 километров были значительным расстоянием для снабжения, поэтому жить в Костроме было некомфортно.
В Москву товарищ Дедков вернулся только в 1987 году, на позицию политического обозревателя журнала «Коммунист». Однако весь золотой век СССР — с 1957 по 1987 — Игорь Александрович провёл в Костроме. Его личный дневник захватывает и костромской период, то есть эпоху Хрущёва и Брежнева. Те самые сытые и благополучные советские времена, по которым так скучают некоторые наши современники. Ну, когда всем выдали бесплатно просторные квартиры, когда холодильники ломились от вкусных и качественных продуктов, когда каждое лето семьи летали на 3 недели в санаторий на Чёрное море, а денег было столько, что их просто клали на сберкнижку, так как не могли придумать, чего бы ещё купить.
Сам дневник писателя можно прочесть, например, вот здесь (ссылка). По большей части там размышления о жизни и о политики — довольно диссидентские и скептические, как было в то время принято в интеллигентских и начальственных кругах. Читать размышления про политику смысла нет — мы с вами обладаем послезнанием, и нам будет неинтересно — а вот небольшую часть бытовых советских зарисовок я всё же процитирую здесь:
30.3.1958. Задумался над тем, как я живу: комната, где я сплю, где под кроватью чемодан; двери в нее распахнуты; хозяева нас не стесняются, ругаются, шумят — это считается естественным. И никуда не денешься. Как на постоялом дворе. И я должен улыбаться и быть довольным.
Ты не должен поддаваться. Ты небогат временем, тебе скоро двадцать четыре, ты застрял на перепутье. Думай и пиши. Радуйся — сегодня у тебя свободные часы…
31.3.1962. Обеспокоенные райгазетчики толкутся в нашей редакции. Приехал местный писатель Николай Колотилов, в потертом пальто, без шарфа. Надел, видимо, лучший свой костюм и белоснежную рубашку с белым же галстуком. У него большая благородная голова, в спокойных, холодноватых голубых глазах — беспомощность. «Наконец-то получил в Нерехте комнату. А теперь снова сниматься с места?»…
Сегодня Колотилов рассказал историю, которую хочется записать. Было это уже после смерти Сталина. (Вот она — историческая веха, от которой отсчитывают новый календарь!). Довелось Колотилову побывать в какой-то глухой ярославской деревне. Продавал старик грибы, а женщины его упрекали: дорого. Старик оправдывался: «На курево надо, бабы. В день уходит осьмушка и еще пол-осьмушки. Да на газету нужно рубль в день». Я удивился, рассказывал Колотилов. Почему рубль? Газета стоит 20 копеек. «Это тебе 20 копеек, а мне рубль», — сказал старик. Колотилов пошел на почту, и девушка служащая расплакалась. Старик жил будто в военное время, когда газеты были дороги и на них трудно было подписаться. Девушка его не разубеждала, ей тоже нужны были деньги, и она брала по рублю. Колотилов решил выписать старику газету без обмана. Но выписать удалось только берлинскую газету, на другие — подписка кончилась. Уже позднее старик очень благодарил Колотилова: ему очень понравилась немецкая бумага. Когда получал газету, то аккуратно разрезал ее на узкие полоски, свертывал их в маленькие рулоны и распихивал по карманам. Из советских газет старик очень не уважал "Советскую Россию": не удовлетворяла бумага. По подсчетам Колотилова, старик этот выкурил за долгую жизнь сенной сарай табаку. Умер старик от курева: отнялись ноги, потом еще что-то стряслось, и кончилась жизнь знатока современной прессы.
Лето 1963 года. Вскоре меня повысили в должности, а через некоторое время попросили зайти в обком партии, чтобы получить медицинскую карточку на себя и на жену для спецполиклиники. Так здоровье жены и моё стало особо важным для партии. Я повысился в своей ценности: до этого события я мог вскочить в шесть утра и бежать в общую поликлинику, чтобы занять очередь за талончиками к зубному врачу. Теперь я могу не стоять в общей очереди рядом со всякими там пенсионерами, мелкими служащими и простыми работягами. Я повысился в цене, раз я лечусь там, где лечатся все городские начальники. Спецполиклиника — романтика исключительности, привилегированности, избранности.
Когда я уходил в отпуск, мне выдали лечебные — для поправки моего драгоценного здоровья. Я могу быть здоровяком из здоровяков, меня все равно наградят лечебными, потому что я — на руководящей работе: заведую отделом.
29.12.1976. Пенсионерам дают к Новому году талоны на мясо в домоуправлениях (1 кг на пенсионера). Впрочем, не талоны, а «приглашения». Получаешь «приглашение» и идешь в магазин. Сегодня «Северная правда» отправила своих представителей в магазин, чтобы получить мясо (по 1 кг на работника). Именно так «дают» мясо трудовым коллективам. В магазине же сказали: берите тушу и рубите сами. Редакционные женщины возмутились и ушли. После телефонных переговоров с начальством мясо обещали завтра: и разрубленное, и высшего сорта. Сегодня жена Камазакова, член областного суда, целый день рубила мясо. Этому «коллективу» мясо выдали тушей. Рубили, взвешивали, торговали.
25.10.1977. …в эти дни повсюду по конторам собирают по 7-8 рублей (на колбасу и за курицу), чтобы можно было отметить 60-летие родного государства. Сам видел, как в отделе комплектования обл<астной> библиотеки среди стоп новых книг на полу лежали грудами куры и стоял густой запах. Все ходили и посмеивались.
…В эти дни в магазинах нет туалетного мыла. Нет конфет. Само собой разумеется, нет мяса (на рынке в очередь — по четыре рубля за кг), нет колбасы, сала и прочего.
22.12.1977. В редакции услышали «туркменскую» поговорку: годы подъема дают много героев, годы упадка — много начальства. В диетическом магазине, где не было ни творога, ни сливочного масла, раздраженный немолодой мужчина обронил: “Не по Лёньке шапка”. <…>
На областном собрании физкультурного актива представители из районов говорили, что нельзя ждать никаких результатов от штангистов, потому что спортсмен в районе, даже в областном центре, не может поддерживать необходимый режим питания. Все запасы пищи, которые я привез из Москвы, закончились; осталось немного корейки. Я понимаю, что все это можно стерпеть. Когда Слава Сапогов огорчился, увидев в продаже только синие лампочки (у него уже в комнатах темно)…
4.6.1978. Завтра тот перенесенный понедельник; утром прилетает Косыгин. <…>
Улицу Калиновскую какие-то безумцы выкрасили в бледно-желтый цвет, или, прошу прощения, в цвет <…>, как шутят шутники; выкрасили подряд все заборы и многие дома. Выглядело это ужасно — какая-то замазанная, забрызганная желтым улица, словно это какая-то единая казарма или концлагерь. Тем более, что улица эта одноэтажная, деревянная, полудеревенская, скучная, пропыленная. Вчера-позавчера улицу перекрашивали. Организована же вся раскраска-перекраска города так: распределили улицы, по которым пролегает маршрут Высокого лица, между предприятиями и сказали: красьте. Естественно, всё было сделано, не без глупостей, но сделано. Работали на улицах и солдаты.
Уже сегодня можно было видеть, как проносился по улицам черный ЗИМ с занавесками, опережаемый двумя желтыми автомашинами ГАИ, откуда несся окрик: «На обочину!»…
22.9.1978. Завтра редакционные едут за картошкой. Как у Чухонцева о маленьком городке: «Он, может быть, и верит в чудеса, но прежде запасается картошкой». Изменение одно: пожалуй, уже не верит. Я не поеду. Однажды после такой поездки, насидевшись на земле и на мешках, я сильно и неприятно болел. В другой раз, уже будучи заместителем редактора, я поехал на второй день (за первый день не управились), и мы вместе с одним человеком, мужем секретарши, нагрузили и разгрузили, развезя по домам и дворам, полный грузовик набитых под завязку мешков. Я так и таскал, кому до порога, кому до сарая. Да и в первую поездку помню, как женщины звали: «Мужчины, помогите» (и на весы мешки надо затащить, и с весов снять, и на грузовик пошвырять), а откликалось нас четверо-шестеро, и чем дальше — все меньше, и я — до конца, пока пальцы держатся за углы мешков, пока не разжимаются… Теперь у меня и силы, должно быть, не хватит, да и с какой стати?
26.10.1978. Галунина рассказывала, как ходила недавно в ресторан Берендеевка. Там обедала группа грузин; какая-то заехавшая в Кострому делегация, а не предприниматели с базара. И вот один из грузин, разговорившись с Аней, сказал, что у вас здесь нет достоинства. У вас нет того и другого, а вы делаете вид, что так и должно быть, что все в порядке. У вас нет достоинства, повторил он и, уходя, сказал: «Подумайте об этом».
28.12.1978. Москва в эти декабрьские дни наводнена приезжим народом. За мясом и колбасой огромные очереди. Даже выехать из Москвы трудно. Никогда не видел зимнюю Москву такой. Достали и до Москвы продовольственные нехватки. Нина Сергеевна Самарская (из «Молодой гвардии») нимало не смущаясь сказала мне, что на одной из новых станций метро есть изображения городских гербов из т. н. Золотого кольца и что теперь москвичи говорят: это города, которые «у нас кормятся». Под мудрым руководством Феликса принято решение раскрепить московских писателей по магазинам. Ради этого решено устроить прием в честь пятидесяти директоров гастрономов, и на правлении Литфонда обсуждали вопрос о выделении денег для преподнесения директорам книжных подарков.
У Феликса теперь красная «Волга», которую водит его жена.
…Когда сидел у Вяч. Смирнова, пришла какая-то уже пожилая, видно приезжая, женщина. Оказалось, землячка Смирнова, директор Вохомского сырзавода, Герой Социалистического Труда Буракова. Приехала она на областную партконференцию. Очень располагающая к себе, по всему, добрая и умная женщина. Сначала рассказывала, как два вохомских председателя ездили в Голландию и как им там понравились условия сельской жизни. <…>
Настроение у этой женщины было не очень веселое. Молока заводу не хватает. Коровы стоят голодные. «Съездишь на ферму, потом полночи не спишь, всё эти коровы в глазах стоят». Они уже не способны принести приплод, настолько обессилены. Осенью вручную было выкошено около пяти тысяч га пшеницы, ячменя, овса, из тех, что не взяли комбайнами. Выкосили, сложили в копешки, и все ушло под снег. Под Ростов же погнали грузовики за соломой. Пришли два грузовика с прошлогодней соломой; там согласны дать лучше и больше, но за вохомский лес. Люди пьянствуют; видела она и спящих пьяных доярок, свалившихся прямо на ферме… С горечью рассказывала, как ездила в Одессу в связи с экспортом сыра на Кубу. Ее поразило обилие и высокое качество товаров, отправляемых на Кубу, — масла, консервов, сыра и т. д. — и почему своим ничего не остается.
Рассказывала, как пришли обследовать вохомскую среднюю школу, а там в бачке с кипяченой водой — лед. И на уроках ребятишки сидят в варежках: руки мерзнут.
Красиво рассуждать научились, это да, сказала она, а вот дела-то нет.
4.1.1979. Сегодня в редакцию позвонил И. А. Иванов (зам. зав. отделом агитации и пропаганды обкома партии) и сказал, что необходимо выделить трёх человек на курсы трактористов. Помню, года два назад мы посмеивались над тем, что редакция купила для летних работ несколько кос. Теперь дело посмешнее, но и посерьёзнее. Радиокомитет своих «трактористов» уже выделил. Можно себе представить, какая разнарядка на этот счет направлена на заводы, фабрики и в крупные, многолюдные учреждения…