Мария Спиридонова окончила гимназию в 1902, потом работала конторщицей, потом примкнула к революционным боевикам. Тогда это было модно: полная аналогия с креативной оппозицией периода 2004-2012 годов. «Каждый порядочный человек должен быть против режима».
В двадцать один год девушка решила устроить свой первый теракт. Получила одобрение у товарищей, выследила чиновника, выпустила в него пять пуль. Чиновник пролежал месяц в больнице и скончался от ран. Тогда это было обыденностью — чиновники и гражданские лица, случайно попавшие под руку революционерам, гибли тысячами.
Революционная истерия раздувалась «независимыми» СМИ, которые дружно аплодировали терроризму. Из Марии Спиридоновой тоже сделали «народную заступницу» и «страдалицу» по отлично знакомой нам схеме: сначала газеты писали, что её грубо задержали, потом опубликовали её письмо из тюрьмы, в котором та жаловалась на плохие условия содержания. Из террористов в те годы лепили героев массово — при полном попустительстве властей.
В тюрьме Спиридонова провела около 10 лет. В 1917 всех террористов выпустили из тюрем, а главным злодеям коммунисты чуть позже назначили роскошные персональные пенсии. Будучи хорошим оратором и сидевшей в тюрьме убийцей, товарищ Спиридонова быстро прославилась зажигательными речами в защиту народа. Американский журналист Джон Рид называл её тогда «самой популярной и влиятельной женщиной в России». Ленин даже выдвинул Спиридонову в председатели Учредительного Собрания, но голосование она проиграла — большевики были в безнадёжном меньшинстве. В итоге это привело к Гражданской войне: когда Ленин увидел, что даже на нечестных выборах у большевиков нет шансов, он разогнал Учредительное Собрание и начал захватывать власть в России силой.
Чуть позже Мария Спиридонова отметилась ещё и поддержкой Брестского Мира — она выступила за капитуляцию России перед Германией, заявив, что это приблизит мировую революцию. Дальше она ещё раз сменила флаг, перебежав от большевиков обратно к эсерам, поучаствовала в убийстве германского посла и в итоге была арестована, но на первый раз прощена. Через год её арестовали снова, «за клевету на советскую власть», она бежала, потом была поймана, потом снова арестована… Тюрьмы, неудачные побеги и ссылки сменяли друг друга около 20 лет. К Спиридоновой относились мягко, так как террористы были героями для большевиков, и так как реальной опасности она для Ленина и Сталина не представляла.
Последний раз Спиридонову арестовали в 1937. Расстреляли в 1941, во время отступления — вместе с её мужем, подругой и ещё 150-ю другими политическими заключёнными. Тогда это было популярной практикой у коммунистов: они полагали, что проще расстрелять заключённого на месте, чем конвоировать его с отступающими войсками в другую тюрьму…
Современная Россия сделала выводы из ошибок прошлого. В нашем уголовном кодексе есть статья за публичное оправдание терроризма, которая вызывает сильную фрустрацию у американских «правозащитников», так как она отлично работает. Сейчас журналисты новых спиридоновых восхвалять хотели бы, но боятся сесть в тюрьму на несколько лет. Единственное исключение — КПРФ. Коммунистам по старой памяти позволяют героизировать террористов, боровшихся против России до 1917: народовольцев и тому подобных врагов общества. Кстати, это доказывает, что идейных монархистов в России нет — если бы были, они бы уже давно завалили прокуратуру заявлениями на агитаторов КПРФ.
Вернёмся к Марии Спиридоновой. В ноябре 1918 она написала из тюрьмы письмо в ЦК большевиков, в котором сравнивала старые порядки с новыми. Письмо получилось занимательным — оказалось, что буквально все преступления, в которых коммунисты ложно обвиняли «старый режим», стали нормой жизни при большевиках.
Письмо большое. Среди прочего там развеиваются два устойчивых мифа. Миф первый — о том, что до 1917 крестьян якобы пороли на конюшнях, а большевики эту порочную практику прекратили. В реальности дела обстояли с точностью до наоборот: массовые избиения крестьян были при Ленине и Сталине нормой. Миф второй — об «антисоветчиках», которыми неокоммунисты называют всех, кто скептически относится к марксизму. В реальности главным антисоветчиком был Ленин, при этом в 1918 политические оппоненты критиковали его именно за то, что он Советы разогнал. Процитирую несколько фрагментов из письма (ссылка):
Никогда еще в самом разложившемся парламенте, в продажной бульварной прессе и прочих махровых учреждениях буржуазного строя не доходила травля противника до такой непринужденности, до какой дошла ваша травля, исходящая от социалистов-интернационалистов, по отношению к вашим близким товарищам и соратникам, которые погрешили против лояльности к германскому империализму, а не к вам, и во всяком случае не погрешили в отношении революции и Интернационала.
<…>
В чрезвычайках убивали Левых Социалистов-Революционеров (отчеты в «Известиях ЦИК» и «Еженедельнике» чрезвычаек) за отказ подписываться под решением пятого Съезда Советов; убивали просто за то, что они Левые Социалисты-Революционеры и «упорствовали» в этом, не отрекались (циркуляр Петровского об «упорствующих»); убивали, истязали, надругивались.
<…>
Вот что об агитаторах мне пишут крестьяне из всех губерний Советской России: «Ставили нас рядом, дорогая учительница (орфографию всюду исправляю), целую одну треть волости шеренгой и в присутствии тех двух третей лупили кулаками справа налево, а лишь кто делал попытку улизнуть, того принимали в плети». (Реквизиционный отряд, руководимый большевиками из Совета.)
<…>
Или из другого письма: «По приближении отряда большевиков надевали все рубашки и даже женские кофты на себя, дабы предотвратить боль на теле, но красноармейцы так наловчились, что сразу две рубашки внизывались в тело мужика-труженика. Отмачивали потом в бане или просто в пруду, некоторые по несколько недель не ложились на спину. Взяли у нас все дочиста, у баб всю одежду и холсты, у мужиков — пиджаки, часы и обувь, а про хлеб нечего и говорить…»
<…>
Или из третьего письма: «Матушка наша, скажи, к кому же теперь пойти? У нас в селе все бедные и голодные, мы плохо сеяли — не было достаточно семян. У нас было три кулака, мы их давно ограбили, у нас нет «буржуазии”. У нас надел 3/4 — 1/2 на душу; прикупленной земли не было, а на нас наложена контрибуция и штраф. Мы побили нашего большевика-комиссара, больно он нас обижал. Очень нас пороли, сказать тебе не можем, как. У кого был партийный билет от коммунистов, тех не секли. Кто теперь за нас заступится? Все сельское общество тебе земно кланяется».
<…>
Из четвертого: «Вязали нас и били, одного никак не могли усмирить, убили его, а он был без ума…»
<…>
Из пятого письма: «В комитеты бедноты приказали набирать из большевиков, а у нас все большевики вышли все негодящиеся из солдат, отбившиеся, прямо скажем, хуже дерьма. Мы их выгнали. То-то слез было, как они из уезда Красную Армию себе в подмогу звали. Кулаки-то откупились, а “крестьянам” спины все исполосовали и много увезено, в 4-х селах 2-3 человека убито, мужики там взяли большевиков в вилы, их за это постреляли».
<…>
Или седьмое, от 15-го июня письмо: «1) Григорий Кулаков — отобрано из последних двух пудов один пуд. Семья 3 человека. 2) Сергей Агашин. Семья 7 человек. Отобрали 5 пудов муки, картофеля 7 пудов. Оставили по пуду того и другого. 3) Солдатка Марфа Степанова. Семья 6 чел<овек>. Отобрали всю муку — 3 пуда. 1 У2 пуда солоду, крупы 1 У2 пуда. 4) Исак Харитонов. Семья 5 чел<овек>. Всю муку (купленную) увезли, 8 пудов. 5) Учительница Ульяна Степановна Ходякина. Взяли бесплатно гармонию. 6) Деревня Собакино. Трифон Мартянин: отобрали пиджачную пару. 7) Лаврентий Аголов. Семья 7 человек. Взяли 4 пуда и оставили на 2 месяца 3 пуда. 8) Деревня Ильинка. У Алексея Иванова. Отобрали серебр<яные> часы, ружье пистонное. 9) У Ивана Артемова — медную трость. 10) Федот Зайцев.
8 чел<овек> семьи, взято из двух пудов овсяной муки — полтора пуда. Оставили ржаной 30 фунтов. И) Деревня Телятово, стреляли по ребятишкам, бегущим в лес. Всего не перепишешь. Реквизиционный отряд большевиков при кулачной расправе; если лицо шибко раскровянится, то любезно просят выпить, потом бьют опять».
<…>
Или 8-е письмо: «Разгромили организацию Левых Социалистов-Революционеров, хотели поднять на штыки ребенка, только сильным вмешательством женщины, назвавшей его своим, удалось спасти.
Берут платье, режут скот, бьют посуду, совершают по всему Коротоякскому уезду всякие неслыханные бесчинства. На конференции от 7-ми волостей вынесли месяц назад резолюцию, что мы все согласны отдать, все излишки хлеба, только бы не присылали отряды, а просто несколько человек за хлебом.
Прибывший отряд занялся вместо честной реквизиции другим, в чем и подписываемся. (Подписи села Платова, Коротоякского уезда)».
<…>
Из 9-го письма: «В комитеты бедноты идут кулаки и самое хулиганье. Катаются на наших лошадях, приказывают по очереди в каждой избе готовить обед, отбирают деньги, делят меж собой, и только маленький процент отсылают в Казань; приказали отнимать скот у мужиков. У кого в семье меньше 4-х чел<овек>, у тех последнюю корову отобрать.
За овцу 15 руб<лей> налог. Крестьяне режут скот. Через год разорение будет окончательное и непоправимое. Деревня без скота гиблая».
<…>
Из 10-го письма: «Мы не прятали хлеб, мы, как приказали по декрету, себе оставили 9 пудов на год на человека. Прислали декрет — оставить себе 7 пудов, два пуда отдать. Отдали. Пришли большевики с отрядами. Разорили вконец. Поднялись мы. Плохо в Юхновском уезде, побиты артиллерией. Горят села. Сравняли дома с землей. Мы все отдавали, хотели по-хорошему. Знали голод голодный. Себя не жалели. Левые Социалисты-Революционеры все ходили и учили — не прячьте, отдавайте».
<…>
Или из одиннадцатого письма (от интеллигента): «Реквизиционные отряды, немецкая милиция и пр<очие> начисто загнали трудовых мужиков. Творилось что-то невероятное. Грабили, били, пороли, насильничали, отбирали все. Всегда вооруженные, пьяные с пулеметами. При мне грабили баб, наведя на них пулеметы, на станции. Отобрали от них ягоды, сыр, сало. Лопали их…
Один товарищ и я вмешались, нас чуть не расстреляли. Комиссара станции чуть не избили, пригрозив бумажкой, которая, как они кричали, дает им право “все, что угодно, делать”. Бумажка была подписана Цюрупой и еще кем-то, чуть ли не самим Лениным. Отряд был из Москвы. Я не склонен очень обвинять рабочих (отряд был из рабочих-большевиков), до этого они реквизировали скот, ну и нализались. Я знаю, что они не могут быть иными. Характерно, что они при всех этих безобразиях нечленораздельно ревели: “Что, контрреволюцию завели… Нет, шалишь… Мы всех вас, кулаков… вооо как… к стенке… И готово”.
<…>
Или… Идет уездный съезд. Председатель, большевик, предлагает резолюцию. Крестьянин просит слова. — “Зачем?” — “Не согласен я”. — “С чем не согласен?” — “А вот, говоришь, комитетам бедноты вся власть, не согласен, вся власть Советам, и резолюция твоя неправильная. Нельзя ее голосовать”. — “Как?.. Да ведь это правительственной партии”. — “Что за правительственной?” — Председатель вынимает револьвер, убивает наповал крестьянина, и заседание продолжается.
Голосование было единогласное.
<…>
У нас зарегистрирована порка крестьян в нескольких губерниях, а количество расстрелов, убийств на свету, на сходах и в ночной тиши, без суда, в застенках, за “контрреволюционные” выступления, за “кулацкие" восстания, при которых села, до 15 тысяч человек, сплошь встают стеной, учесть невозможно. Приблизительные цифры перешли давно суммы жертв усмирений 1905—1906 гг.
<…>
Несмотря на все трудности жизни, масса, понимая окружающие опасности, умеет терпеть свои неслыханные тяготы. Но она революционна, она осознала свои права, она хочет самоуправления, она хочет власти Советов. Лозунги «кулацких» восстаний (как вы их называете) не вандейские. Они революционны, социалистичны. Как смеете вы кроваво подавлять эти восстания вместо удовлетворения законных требований трудящихся?!
Вы убиваете крестьян и рабочих за их требования перевыборов Советов, за их защиту себя от ужасающего, небывалого при царях произвола ваших застенков-чрезвычаек, за защиту себя от произвола большевиков-назначенцев, от обид и насилий реквизиционных отрядов, за всякое проявление справедливого, революционного недовольства.