Культура воровства в СССР, советский овербукинг и колбасно-квартирные истории

Родившись в 1961, я закончил школу при еще живом и горячо любимом ЛИБе, и по этому я считаю себя полностью продуктом 70-летней советской общеобразовательной школы.

Чему нас учили:

История всего человечества – это история борьбы народных масс с угнетателями ради установления материальной справедливости. «Грабь награбленное» — лозунг, под которым в советской школе преподавалась как история России так процесс созидания великого Советского Союза.

Разин убил купцов, получил (украл) товар – молодец.

Пугачев сжег крепость, забрал (украл) государственную казну – молодец.

Народовольцы взорвали царя (украли его жизнь) – молодцы.

Революционные массы экспроприировали (украли) дворцы, усадьбы, заводы… – молодцы.

Матросня изымала (крала) у буржуев все подряд – молодцы.

Рабочие экспроприировали (крали) излишки зерна у крестьян – молодцы.

Ленин отнял (украл) землю у помещиков – молодец.

Крестьяне получили ворованную землю – молодцы.

Колхозы у крестьян отобрали (украли) землю – молодцы.

Большевики у Церкви экспроприировали (украли) имущество и здания – молодцы.

Можно и дальше продолжать этот список из учебника истории, но воровству учили не только в школе.

Воровство проповедовалось в музеях, когда экскурсовод в Эрмитаже с гордостью рассказывал, что эта картина экспроприирована (сворована) у такого-то. Хорошо помню, что когда мы с мамой вышли после экскурсии из Ярославского художественного музея, она на ухо сказала мне: «Ты понимаешь, что все, что мы видели, ворованное, а хозяева убиты?».

Норма воровства проповедовалась через искусство, когда великие советские композиторы брали (воровали) чужие мелодии и выдавали за свои.

В 1970-х годах унести домой то, что тебе нужно с работы (украсть) было общепринятой нормой. Одна наша знакомая, доктор экономических наук, жившая в коммунальной квартире, говорила, что над ней смеются все соседи: «Из всей советской экономики ты домой только бумагу с карандашами припереть-то можешь!».

Тащили всё: две доски, десяток гвоздей, занавески, лампочки, спирт из НИИ, продукты из общепита. У одного знакомого врача дома стоял рентгеновский аппарат, который он украл из больницы. Я не говорю о рабочем времени, которое кралось у государства ежедневно через чаепития, разгадывания кроссвордов, посещения магазинов и парикмахерских. Мы поступали в вузы по блату, воруя места у других…

Я не знаю, стоит ли продолжать дальше, но привитие на подсознательном уровне нормальности воровства происходило повсеместно и ежечасно.

Да, я не был исключением. В 18 лет я считал, что если я не прихватил (украл) на колхозном поле кочан капусты, случайно проходя мимо, то день прожит зря. Будучи художником, я делал подрамники из ворованных досок, натягивал на них сворованный в театре холст, грунтовал его желатином, сворованным нашей соседкой из столовой, и писал украденными из типографии красками. Вы думаете, что кто-то из моих знакомых не знал об этом? Знали все, это не нужно было скрывать, более того, мелкое воровство у государства было доблестью. Я ни разу не испытал чувства стыда в те годы.

Воспитание отношения к воровству, как к норме жизни имело двусторонний развращающий эффект. С одной стороны, большинство было готово украсть то, что им может пригодиться; с другой стороны, каждый был готов к тому, что то, что ему принадлежит, может быть экспроприировано (украдено) в любой момент.

К 90-м годам в Советском Союзе было воспитано уже третье поколение людей на идеале воровства. Трагедия 90-х, на мой взгляд, определяется именно этим. Тот, кто мог украсть, крал. Тот, кто терял, этому не удивлялся и не пытался сопротивляться. 90-е стали как бы экзаменом на усвоение воровских уроков, преподанных за время советской власти. И мое поколение экзамен сдало на пятерку. Кто мог, приватизировал (крал). Кто терял, молчал.

В семидесятые годы теперь уже прошлого века приходилось мне часто летать по сибирским просторам на небольших самолётах типа Ан-2, и на служебных, и на пассажирских. Приходилось летать с пилотами пожарной авиации — это когда у них вылетов нет, а желающих улететь больше, чем есть возможность. Посмотришь другой раз — пилоты небритые, в грязных костюмах, в резиновых сапогах, но молодцы ребята — летали.
 
И вот в один прекрасный день жду в райцентре последний рейс в областной центр. Зарегистрировался перед вылетом, жду прилёта самолёта. Прилетает борт, и вдруг диспетчер объявляет несколько фамилий, и среди них мою, и требуют пройти к кассе. И я, как умный ваня, первый, и как оказалось, единственный явился по вызову. Остальных было не купить на эту штуку, а у меня это было впервые. Потом уже я подумал — чего ради попёрся — вроде ничего хорошего не пообещали, и виноватым я себя не чувствовал.
 
Подошёл к кассе, представился, просят предъявить билет. Без всякой задней мысли даю свой билет диспетчеру, и она мне заявляет, что, к сожалению, мне придётся вылет сегодня отложить, так как должен лететь какой-то партийный работник, которому они обязаны предоставить место. Продолжительные препирательства с моей стороны ни к чему не привели, несмотря на то, что за меня выступали местные представители, у которых я был в командировке.
По чистому везению в этот день буквально через час в этот райцентр прилетел какой–то дополнительный рейс, и мне удалось благополучно улететь.
 
После уже мне не один раз рассказывали, что это постоянно практикуется в подобных аэропортах — кто-то из своих, нужных или важных людей не побеспокоился вовремя о билете, и снимают с рейса чужого. Вот поэтому никто и не откликнулся из названных диспетчером фамилий. Все учёные.
 
После этого я ни разу не откликался на вызов моей фамилии, а было это неоднократно, и всегда нормально улетал.

Первый случай. Про колбасу.
 
В середине семидесятых годов пришлось по работе побывать на очень большом мясокомбинате. Стою в цехе приготовления колбасного фарша и разговариваю с начальником цеха. Рабочий день, днём. В цехе много промышленных мясорубок с электроприводом, и женщины-работницы бросают в них заготовленные куски мяса. А над мясорубками проходит по всему цеху что-то вроде подвесной полки, на которой лежат какие-то металлические детали, может быть, от тех же мясорубок запчасти.
 
И вот стоим мы с начальником цеха напротив друг друга и разговариваем. И мне видно большую часть цеха, и вдруг я вижу, как по этой подвесной полке идёт (не бежит, а идёт!) здоровенная крыса. И в какой-то момент эта крыса вдруг срывается с полки и падает точно в жерло мясорубки. И работница это видит, но продолжает бросать в это жерло куски мяса.
 
Сказать, что я обалдел — это ничего не сказать. Видимо, что-то у меня на лице отразилось, что начальник цеха спросил, что случилось. У меня не сразу нашлись слова для ответа, но, в конце концов, я ему объяснил, что только что увидел. Он на меня ещё раз внимательно посмотрел, потом попросил показать, где это произошло. Мы подошли к этой работнице, начальник к ней обратился по имени и спросил, было ли такое. И она это спокойно подтвердила и добавила что-то вроде: ну я бы всё равно не успела остановить машину, а бак с фаршем не выбрасывать же из-за такой ерунды, всё пропарится в колбасе во время приготовления. Начальник цеха ещё раз посмотрел на меня и распорядился бак с фаршем отправить куда-то, но не по назначению, а ей написать объяснительную по этому поводу. У меня до сих пор подозрение, что всё это было сказано при мне и для меня, и как только я ушёл, всё осталось как было.
 
Второй случай. Про квартиры при советской власти.
 
Как их давали, примерно, объяснил автор предыдущей истории. Добавлю небольшую ложку дёгтя. В центре областного центра построили в начале восьмидесятых годов большую девятиэтажку, для работников горкома и обкома. Так вот, квартиры на первом и последнем этажах дали очень заслуженным рабочим нескольких заводов. Так что рабочие тоже жили в этом доме.
 
Я хочу напомнить, что квартиры были государственные и принадлежали государству. И даже кооперативную квартиру продать, кому хочешь, было нельзя — кооперативная квартира принадлежала по советским законам кооперативу, а человек только платил рассрочку. И продавал кооперативную квартиру кооператив, а владельцу доставались только выплаченные им деньги. Было всё очень сложно.
 
Но речь не об этом, а о том, как государственную квартиру на моих глазах отобрали, да ещё не у кого-то, а у вдовы первого секретаря обкома.
 
Вдова первого секретаря обкома после его смерти больше двадцати лет жила в обкомовском доме, и вот в конце восьмидесятых годов, уже во времена Горбачёва, кому-то в обкоме понадобилась её квартира, а квартира, как я уже писал, была не её, а государственная, предоставленная её мужу во времена его правления областью.
 
И вот старенькую бабушку перевозят со всем её нажитым за всю жизнь барахлом в двухкомнатную квартиру в обычную пятиэтажку. Да, помогли перевезти, да, квартира тоже в центре города, но маленькая, и все вещи просто сложили стопками и кучками. Море слёз!
 
И это далеко не самый простой человек.