Гуманный царизм, Достоевский о соцподдержке и нужно ли России быть хорошей

Замечают, расматривая эти скрины из дореволюционного кодекса, что "В царской России за участие в митингах давали меньше, чем сейчас". Причём это выдержки из кодекса, действовавшего ещё до Манифеста 17 октября 1905 года, то есть при самодержавном режиме и при полном запрете на партии, митинги и шествия.

Да, я писал уже о том, что одна из причин и бунта 1905, и революции 1917 — это излишний, даже скандальный гуманизм царской власти: когда Ленина, по которому как минимум 10 лет каторги плакало, отправляют на пару лет фактически на курорт в Шушенское и т.п. Плюс столь же скандальное, особенно в период разгула терроризма и смутных настроений, невнимание к развитию и усилению органов безопасности, жандармерии и полиции, когда на момент революции на всю Империю было, ЕМНИП, всего 16000 жандармов. Хотя, по-хорошему это даже на один только Петербург мало, нужно было бы раза в два больше, и столь же мало полицейских: например, на всю Орловскую губернию, которая была втрое больше нынешней Орловской области, было всего около 150 полицейских.

Это, конечно, только одна из причин успеха революции, не самая главная, но существенная. Если бы в Петербурге в 1917 было тысяч 30 жандармов, да ещё хотя бы столько же полицейских, то с большой вероятностью удалось бы подавить начавшиеся 21-23 февраля волнения в первые часы или дни, или вообще их не допустить, вовремя рассажав на длительные сроки, ещё может и до войны, тех кто эти волнения готовил, провоцировал, а потом оседлал.

Слава Богу, нынешние российские власти таких ошибок не допускают (хотя и сейчас по строгости наказаний и характеру действий полиции и Росгвардии, Россия одна из самых гуманных стран мира – где-нибудь в США дают 15 лет за то, за что в России дают 15 суток, а там, где российский полицейский вежливо заламывает руку, без разговоров стреляют в лоб).

Достоевский одним из первых заметил и выразил наметившееся в его время извращение изначально верного нравственного принципа "защищай слабых". Похвально, когда ничем не обделенный в жизни человек от души делится с "униженным и оскорбленным". А как быть с униженными, которые предпочитают оставаться в этом положении, чтобы получить права на часть благ богатого? Это как раз тот тип слабого человека, к которому писатель снова и снова возвращается.

В "Селе Степанчиково" таковым является Фома Фомич Опискин – бедный и лишенный звания человек, которого эта обездоленность наделяет особыми правами в глазах его собственных и приютивших его помещиков. Если ты слаб, сильный не только может тебя защитить, он должен это сделать, а через несколько итераций уже обязан быть у тебя на посылках, как золотая рыбка у старика. Причем, слабый и бедный незаметно обрастает необыкновенными нравственными и интеллектуальными качествами, так что справедливо будет того, кто был никем, сделать всем. Вот характерный разговор Фомы с хозяином дома:

«…как по вашему мнению: достоин я или нет генеральского сана? Отвечайте решительно и немедленно: достоин иль нет? Я хочу посмотреть ваш ум, ваше развитие.
— За честность, за бескорыстие, за ум, за высочайшее благородство души — достоин! — с гордостью проговорил дядя.
— А если достоин, так для чего же вы не скажете мне «ваше превосходительство»?
— Фома, я, пожалуй, скажу…
— А я требую! А я теперь требую, полковник, настаиваю и требую! Я вижу, как вам тяжело это, потому-то и требую. Эта жертва с вашей стороны будет первым шагом вашего подвига, потому что — не забудьте это — вы должны сделать целый ряд подвигов, чтоб сравняться со мною; вы должны пересилить самого себя, и тогда только я уверую в вашу искренность…
— Завтра же скажу тебе, Фома, «ваше превосходительство»!
— Нет, не завтра, полковник, завтра само собой. Я требую, чтоб вы теперь, сейчас же, сказали мне «ваше превосходительство».
— Изволь, Фома, я готов… Только как же это так, сейчас, Фома?..
— Почему же не сейчас? или вам стыдно? В таком случае мне обидно, если вам стыдно.
— Ну, да пожалуй, Фома, я готов… я даже горжусь…»

На наших глазах происходит переход от императива поддерживать слабого до возведения его на пьедестал. Хозяин дома может гордиться тем, что обращается к облагодетельствованному им бедняку "ваше превосходительство", и мечтать о том, чтобы тот согласился принять от него деньги.

Та же линия развивается в "Преступлении и наказании". "Кто я тварь дрожащая или право имею?" вопрошает голодный студент, и это разграничивает традиционный мир, в котором слабый может лишь уповать на человеческое милосердие, и новый мир, в котором он имеет право – убивать в том числе.

В таком же ключе рассуждают робин гуды, явившиеся к князю Мышкину требовать "справедливости": "требуем, а не просим" – принципиальная установка бедных и слабых нового времени.

В "Бесах" эта линия доведена до логического завершения в мечтах революционеров:

Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, — вот чего надо! А тут еще «свеженькой кровушки», чтоб попривык.

Все переворачивается с ног на голову, и "уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. «Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!»"

Заметки на полях главного российского комплекса: в России слишком много тех, кому хочется обязательно быть хорошими. И, к большому сожалению, очень много тех, кому хочется быть хорошими в глазах той самой цивилизации, которую невозможно в принципе убедить в том, что граждане Российской Федерации являются (а) людьми и (б) обладателями прав и интересов, достойных уважения. Речь, про британские, континентально-европейские и американские элиты, ну и про их население, конечно.

Этот позорный комплекс, эдакая тупейшая второсортность и желание доказать что "мы-то хорошие", превращала в лютейший позор (с тяжелыми последствиями) даже лучшие исторические победы нашей страны. Наше общество (и наша государственная пропаганда) млеет от вот таких эпизодов:

"Император Александр I проявил великодушие, взял Париж под личное покровительство. Накормил всех обездоленных, выпустил французских пленных, позаботился о раненых. Запретил мародерствовать своим солдатам и офицерам. Хотя и щедро отблагодарил их, выписав жалование в тройном размере." <…>

Позорище. Европейцы воспринимают такое поведение как слабость. Как глупость. Как второсортность. Как показатель того что можно смело попробовать еще раз снять с русского медведя шкуру, выдрать клыки или посадить на цепь. Ваш покорный слуга уже как-то писал об этом: https://t.me/crimsondigest/1210

Возможно, сожженный дотла Париж в XIX веке или сожженный дотла Бремен или Гамбург в веке XX стали бы важной прививкой для наших англосаксонских и континентальных европейских партнеров.

Как на уровне человека, так и на уровне страны, если чье-то чужое мнение (например, какого-нибудь лондонского джентльмена или парижского аристократа) о том хороши ли вы как человек или хороша ли (добра, моральна и т.д.) страна в целом - имеет хоть какое-то значение, то это означает, что и человек и страна находятся в подчинении у тех, кому они отдали право себя судить с точки зрения морали или статуса. Это отвратительная ситуация, и это хорошо что Россия постепенно выздоравливает. Медленно, но выздоравливает. <…>

Но есть и хорошие новости. Наши дорогие оппоненты судя по всему перестали различать (на полном серьезе!) собственную пропаганду и довольно травоядную российскую внешнеполитическую реальность, и следовательно часть их общества (вместе с частью элит) реально думают что "путинские наемники" режут африканцев, а Кремль хочет уморить голодом Европу запретом на экспорт удобрений и готов к развязыванию ядерной войны. Это прекрасно. Может быть, они сами наконец-то нам сделают репутацию монстров, с которыми им будет не западло договариваться и которых они наконец-то смогут уважать.