Неустранимый дефицит, устаревшая прибавочная стоимость и близнецовый метод против коммунизма

Когда я учился, один наш преподаватель отзывался о "Капитале" Маркса как о смертельном интеллектуальном ударе по капитализму. Примерно то же самое я бы сейчас сказал о книге скончавшегося на этой неделе Яноша Корнаи "Дефицит". Только уже в отношении социализма. <…>

В отличие от западных советологов, [Корнаи] изучал социализм не ради критики, а как раз из любви к нему, чтобы с помощью научного анализа сделать его еще лучше. В отличие же от своих советских коллег, он, живя в Венгрии, был куда менее скован идеологическими и административными рамками и имел возможность говорить не то, что "велит партия", а то, что вытекает из трезвого анализа фактов.

Такого трезвого взгляда на то, как работает социализм, от расположенного к нему интеллектуала в то время очень не хватало по причине абсолютного господства идеологических штампов в этом вопросе. К слову, даже от искренне симпатизирующих марксизму людей старшего поколения я не раз слышал отзывы о преподававшихся в советских вузах курсах политэкономии в духе: "политэкономия капитализма" – это интересно, хорошо запомнилось и сформировало представление о том, что же собой представляет этот проклятый капитализм, а "политэкономия социализма" – это сплошная вода, где невозможно понять, как устроена социалистическая система и что ее делает эффективнее и/или справедливее.

Идет ли речь об СССР, Восточной Европе, Кубе, КНДР, Китае или Вьетнаме, плановая экономика всегда и везде порождает дефицит. Причем дефицит повсеместный – потребители не могут купить нужные им потребительские товары, а заводы сталкиваются с нехваткой ресурсов и рабочей силы. <…>

Для объяснения этого явления [Корнаи] ввел важное разграничение двух типов экономик – спросо-ограниченные и ресурсо-ограниченные, под которые, по факту, и подпадали экономики двух частей биполярного мира.

В спросо-ограниченной экономике потребители диктуют ей, что и как делать. Потребители характеризуются меняющимися и бесконечно разнообразными потребностями, которые они бы хотели удовлетворить наименее болезненным для них способом, и тот, кто оказывается в состоянии это сделать, получает от них материальное поощрение.

В ресурсо-ограниченной системе потребитель не играет никакой роли в том, будет ли процветать предприятие, которое дает ему то, что нужно, и делает это дешевым для него способом. Успех предприятия и его руководства целиком определяется тем, что об этом думает вышестоящий чиновник. А наверху требуют выполнения и перевыполнения плана. В отсутствие потребителя как источника информации о том, нужную ли продукцию ты производишь, в правильном ли количестве и эффективным ли способом, ничего не остается кроме формальных критериев. <…>

Ясно, что в системе, характеризующейся всеобщей погоней за планом, никогда не будет хватать никаких ресурсов. И это не вопрос "глупости или измены", который теоретически может быть решен за счет прогресса в вычислительных мощностях и системах контроля. Это вопрос стимулов. У людей нет заинтересованности в рациональном использовании ограниченных ресурсов, поскольку это не влияет на их благосостояние и социальный статус. Поэтому ресурсы, которые и без того являются ограниченными, при порождаемом социализмом неэффективном использовании ограничены вдвойне и втройне. Соответственно, экономика, работающая в режиме полной занятости, и часто на пределе своих возможностей, обеспечивает населению лишь крайне скромное существование.

Хорошо, а как насчет того, чтобы реформировать социалистическую экономику, введя в нее элементы "хозрасчета"? Сам Корнаи поначалу так и думал, мол, надо вводить "рыночные методы", ориентируя людей на показатели прибыли, а не плана. Но сочетание рынка и плана ставит вопрос о пропорциях. Корнаи в течение жизни постепенно пересматривал эти пропорции, придя в конечном счете, к тому, что плановая система – это безнадежный больной, где не обойтись лечением отдельных органов. Ведь везде, где ориентируются не на полезное дело, а на приказы сверху, неизбежно искажаются стимулы с вытекающими отсюда последствиями в виде разбазаривания ресурсов.

В одном из комментариев я полушутя заметил, что скоро роботизация покончит с теорией прибавочной стоимости. Благодаря роботам на заводы перестанут нанимать рабочих, бизнесу станет просто некого эксплуатировать в марксистском смысле слова, а прибыль никуда не денется. Следовательно, будет очевидно, что ее источником является вовсе не эксплуатация.

Что тут началось! Налетели поклонники марксизма. Один начал доказывать, что полной роботизации не может быть никогда, потому что человека с его интеллектом заменить невозможно. (Ну да, ну да. Компьютер победил чемпиона мира по шахматам еще в 1996 году – 25 лет назад. Где уж ему справиться с рутинными производственными операциями). Другой в полном соответствии с Марксом, но вопреки очевидности заявил, что если не будет наемного труда, то не станет и прибыли – именно потому, что некого будет эксплуатировать. По Марксу средства производства, в том числе и роботы, только переносят на произведенную продукцию свою собственную стоимость, но не могут создавать новую стоимость, которая служит источником прибыли. И т.д., и т.п.

Картина печальная. В силу особенностей нашей истории множество людей застряли в теориях середины XIX века, которыми по идеологическим причинам морочили голову при советской власти, и пропустили следующие полтораста лет развития экономической науки. Когда с ними беседуешь, так и ждешь, что следом тебе расскажут про плоскую Землю, которая стоит на трех китах. И будут хихикать над дурацкими, по их мнению, возражениями. Если Земля шар, что же мы с нее не скатываемся? А если у нее нет опоры – как же она не падает вниз?

Бедняги даже не подозревают, что марксистская политэкономия – это не последнее и окончательное слово науки, а давно устаревшая маргинальная теория. Сегодня она представляет интерес только в силу того влияния, которое в свое время оказала на умы и события. На поднятые Марксом вопросы современная экономическая наука дает совершенно другие ответы. <…>

Что делает предлагаемый на рынке товар пригодным для продажи? Труд? Ничего подобного. Спрос и только спрос. Сам Маркс неоднократно указывает, что если на товар нет спроса (он не удовлетворяет ничью потребность), то продать его невозможно, сколько труда ни вкладывай, и затраченный труд бесполезен. В то же время если спрос имеется, если покупатели признают товар полезным для себя и готовы платить за него, то неважно, сколько труда вложено в создание этого товара и вложен ли труд вообще. Вы же не выясняете в магазине, какая себестоимость у товаров, если они вам нужны и цена устраивает. Труд не может без учета спроса объяснить наличие у товара меновой стоимости, а спрос и без участия труда это объясняет. Как говорится, хрен с мясом хорош, а мясо и без хрена неплохо.

(В связи с этим надо отметить важную роль предпринимателя. Наемным рабочим все равно, какой товар производить, лишь бы им платили зарплату. Это предприниматель на свой страх и риск принимает решение, что выпускать. Если он правильно определил спрос, то именно это делает труд рабочих полезным для общества. Эту решающую роль предпринимателя в создании стоимости Маркс полностью игнорирует. Если же предприниматель ошибся, все убытки на нем: рабочим за их бесполезный труд уже уплачено, а товар остался нераспроданным. Организация и обеспечение финансирования бизнеса, управление им, а также принятие на себя деловых рисков – это общественно полезные функции предпринимателя. Они являются объективным основанием для получения им части добавленной стоимости, созданной на предприятии – прибыли).

В начале XX века финны ехали в Петербург - работать на заводах, на речном флоте, извозчиками и грузчиками в порту. Просто в Петербурге очень хорошо платили. В финском даже появилось слово "возика" (искажённое "извозчик" или "вези-ка"). В 1985 году финн, решивший уехать в Ленинград работать грузчиком в порту, попал бы скорее в сумасшедший в дом. Разница в подушевом ВВП между Южной и Северной Кореей достигает, по оценкам, 20-25 раз (до начала рыночных реформ Ким Чен Ына было больше). Сегодня Тайвань богаче континентального Китая всего лишь в три раза, но в 1980 году, когда рыночные реформы Дэн Сяопина только начинались, разница была пятикратной. ФРГ к 1989 году была примерно вдвое богаче ГДР (которая, в свою очередь, рассматривалась как витрина социализма - жизненные стандарты в ГДР показались бы сказкой для Костромской области).

В Австро-Венгерской империи было два самых развитых региона: собственно Австрия (метрополия) и Чехия, в которой были сосредоточены ключевые металлургические и ткацкие предприятия, знаменитые заводы "Шкода" и так далее. (Один из будущих основателей чешской государственности говорил русскому послу перед Первой мировой, когда Австро-Венгрия уже трещала по швам: "Поймите, не может быть революции там, где в каждом втором доме стоит пианино"). В 1920-30-е гг. страны имели схожую судьбу: независимость, гитлеровская оккупация. К 1938 году по подушевому ВВП две страны были плюс-минус равны. Во второй мировой Чехия пострадала меньше Австрии: бомбёжки в основном обошли стороной обе страны, но в Австрии львиная часть мужчин погибла или стала инвалидами, а кто-то десять лет сидел в плену (чехов в Вермахт не призывали). И вот – 1990 год: Австрия богаче Чехии вдвое. А ведь прошло меньше полувека.