Был ли в СССР государственный антисемитизм?

006. Еврейская составляющая

Вот написал я давеча с некоторым удивлением, что дескать везде, где работал, начальники отделов кадров были на редкость порядочными людьми. Сейчас до меня дошло, какую глупость сморозил: как будто я мог попасть туда, где кадровик ревностно исполнял линию партии: «старые гвозди не выдергивать, новые не забивать». Что означало: тех евреев, которые здесь работают – всех этих старперов конструкторов и бухгалтеров – их не гнобить, пускай досиживают до пенсии; но новых – всех этих молодых насмешливых математиков и программеров – не брать ни в какую. Особенно ревностно стали этой установки придерживаться в конце семидесятых, после первой волны еврейской эмиграции. За каждого уехавшего руководство организации, где он трудился, получало втык по партийной линии (за недостаток бдительности и воспитательной работы). Так что многие руководители, до того вполне индифферентные к еврейскому вопросу, начали подстраховываться. Конечно, явные гонения, какие устроил новый директор моей первой работы, – это было редкостью. Но он сам был редкостью – редкостным по падлючести подонком, интриганом, доведшим до инфаркта и преждевременной смерти прежнего директора… Обычно же, просто и тихо, кто с графой – не брали. Типичная прибаутка того времени: в отдел кадров заглядывает такой себе украинский дядько: «Хлопці, а ви отих, хто має призвіще (фамилию) на “ко” на роботу приймаєте?» — «Авжеж!» — «Ну, що я тобі казав, Коган, приймають! Заходь»…

Однако, возникает вопрос: а как же тогда люди устраивались, ведь все же где-то работали. А так: не брали в академические НИИ, в престижные проектные институты, вычислительные центры министерств, главков, обкомов-исполкомов, где работа не бей лежачего, где ставили «на очередь» на квартиры-машины, где давали всякие надбавки, пайки с дефицитом. Ладно. Но это означало, что у руководителей заштатных, непрестижных, третьеразрядных проектно-конструкторских, пусконаладочных, эксплуатационных контор, всех этих париев, выполнявших неприметную, черную работу по заводам да в провинции, – у них появлялся шанс заполучить хороших специалистов, которые в других обстоятельствах в их сторону бы и не глядели. Помню, наш директор – он был неплохой, невредный, простоватый такой мужик (белорус) – горестно вздыхал, разглядывая анкету очередного кандидата, за которого хлопотать являлась в его кабинет целая делегация (ну, и я там): «Вы же знаете меня, я совсем не этот… ну, как их… не антиметист. Но, почему всегда у вас получается, что как хороший специалист, талантливый, так обязательно это… ну… с графой» — «А потому, что специалист, да талантливый, да без графы, – он разве к нам пошел бы? Он пойдет в «Институт кибернетики» или в «Горсистемотехнику». Будет кропать там диссертацию, на конференции научные ездить»… Директор обреченно махал рукой и подписывал заявление.

В результате, в нашей, к примеру, конторе евреев было… никогда не высчитывал проценты… много. Может даже половина. А если взять производственные отделы, т.е. программистов и электронщиков, то… перебираю в памяти… как бы не семеро из десятерых. Когда в 1989-м начался обвальный отъезд, контора буквально пустела на глазах. Но в это же время столь же обвально падал спрос на наши услуги, так что руководство было даже радо, что люди вот так сами, по своей воле увольняются, облегчая латание тришкина кафтана – сокращающегося бюджета. Никаких собраний, никаких осуждений, никаких официальных истерик и персональной злобы (как в семидесятые) и близко не было. Тепло желали успеха на новом месте. И чем хуже становилось, тем откровенней завидовали отъезжающим… Но это я забежал вперед.

Кроме влияния статуса организации – чем ниже, тем больше евреев – действовал и фактор профессии. Безусловно, ремесло программиста (в меньшей степени – электронщика) было отчетливо еврейским, как в былые времена ремесло зубного техника или парикмахера. Почему? Профессия эта была своего рода убежищем, отстойником, резерватом. Выпускника университета, если даже удавалось ему туда прорваться, в науку, за редчайшими исключениями, не впускали и он выбирал между карьерой школьного учителя или… программиста. И выпускник провинциального пединститута, вечернего мелиоративного, заочного лесного (где только ни учились, ни просачивались сквозь заслоны-рогатки еврейские детишки) работать шел… программистом. И как ни обидно мне это констатировать, но общераспространенным было мнение, что программирование – это такая осетрина второй свежести, уцененная наука, вторая лига для тех, кто не сумел пробиться в первую. Большинство из приходивших в профессию вскоре начинали понимать, что сказанное выше – заблуждение, что это – самостоятельная, исключительно интересная, захватывающе сложная, невероятно динамичная отрасль инженерного дела, дающая мастеру беспрецедентный (как нигде!) простор для творчества… Но так или иначе, концентрация евреев в нашем ремесле зашкаливала.

И еще штрих. За первые двадцать лет работы мне пришлось пересечься с доброй сотней, наверное, коллег-евреев. Так вот, собственно еврей, т.е. человек серьезно интересующийся Торой, старающийся соблюдать традицию, изучающий иврит, встретился только один. И то… И то, до этого он успел отметиться в буддизме, потом в Израиле стал пламенным марксистом, защитником угнетенного палестинского народа, а уже в Штатах – как я слышал – заделался истово православным русским патриотом. Ну, тут ничего не поделаешь, это – диагноз… В абсолютном же своем большинстве «программистская общественность» была в то время совершенно секулярной (как еврейская, так и нееврейская; в девяностые годы все стало стремительно меняться, но я пишу сейчас о семидесятых-восьмидесятых). Еврейство наше надежно тогда сохранялось отделами кадров…